Красовский Юлиан Евгеньевич

Выпускник   Ленинградской консерватории, первоначальное обучение получил от мамы, профессора Киевской консерватории.
Одним из его выдающихся учеников стал Владимир Слободян, Заслуженный артист России, солист Калиниградской филармонии.
Выпускница Красовского – Агеева Татьяна Петровна,  ныне преподаватель фортепиано Кемеровского музыкального колледжа.

Воспоминания Преподаватель Калманова Н. Е. Владикавказ – 2012 (источник https://proza.ru/2016/07/06/1688)

«В современном гуманитарном обществе каждый человек, благодаря своим психическим качествам, должен отличаться от любого другого своими мыслями, поступками, действиями, отношениями, взглядами и т.д. Однако, нахождение людей в социальной среде несколько нивелирует их, не способствует индивидуальному развитию за счет таких факторов, как единство морально-правовых и других общественных требований, стереотипность  воздействия и т.д. Особенно отчетливо просматривается стирание индивидуальных проявлений психики в образовании, когда учебный процесс строится по единым учебным программам, когда используется традиционный подход к организации занятий, далекий от развивающей направленности …» [3] Все это позволяет отметить необходимость  обращения специального внимания на индивидуальность педагога.

Мое первое занятие с новым преподавателем фортепианного отделения Красовским Юлианом Евгеньевичем состоялось в 1969 г. Я вошла в класс и увидела интеллигентного, подтянутого, с довольно развитой мускулатурой 36-летнего шатена с необычной бородкой,  невысокого роста в прекрасной физической форме.    Его личность сразу привлекла к себе внимание своей неординарностью и нетипичностью. Он походил на человека, который много над собой работал, чувствовалось, что у него глубокий интеллект, это вызывало неподдельный интерес со стороны окружающих. И первое впечатление не оказалось обманчивым. А наоборот, чем больше его узнавали, тем больший интерес он вызывал своими нестандартными взглядами на ту или иную ситуацию. В то же время в истинности того, что он говорил и делал, не приходилось сомневаться, настолько это звучало убедительно - как истина последней инстанции. И чем больше проходит времени, тем личность его не только не меркнет, но и становится более актуальной, востребованной и в новом витке развития общества, так как этот человек опережал эпоху своими взглядами на природу вещей и событий. Он аккумулировал в себе знания многих культур: японской, тибетской, индийской, европейской и, естественно, русской. Чем больше студенты узнавали этого педагога, тем больше поражала нравственная сторона его отношений со студентами и коллегами. В то же время Юлиан Евгеньевич трезво смотрел на жизнь, проявлял черты реалиста и даже прагматика. Хотя в нем присутствовали и романтические нотки, вероятно, в глубине души он был романтиком, так как сам любил играть романтическую музыку, но, несомненно, он был человеком высокой культуры. Юлиан Евгеньевич учил не только узкой специальности, но и умел представить обучение искусству как обучение жизни. «Научитесь для начала бороться с текстовыми трудностями, и вы приобретете навыки борьбы с трудностями в жизни», - часто любил он повторять. Сохранились его ремарки к сонате Моцарта  С № 10 II и III ч. II часть

По ним можно судить, с какой тщательностью и скрупулезностью работал педагог. По его ремаркам музыкальный текст можно читать как книгу, без комментариев. Подробнейшая фразировка, точнейшая педализация, указания  важных поворотных гармонических и функциональных моментов, музыкальная ткань начинала дышать, как живой организм, освобождалось пространство мышления, отбрасывалось («отсекалось» - термин Красовского) все лишнее, все становилось ясным  без предыдущего нагромождения, движущимся только вперед, то есть процесс мышления очищался, освобождался от фактурной тяжести. В то же время слуху предоставлялась пальма первенства. Мышление – свободно, и слух полноценно вступал в свои права. А какие звуковые красоты предлагал услышать преподаватель Красовский, теперь можно только представить. Он мог так заставить звучать инструмент, как обучающийся не смог бы догадаться сам. Огромной обертоновой палитрой поражала его игра. Он умел заразить проникновением в тончайшие звуковые колебания любого студента. Это, пожалуй, был его «конек». Он любил эту глубинную работу. Но она  никогда не являлась самоцелью. Все было подчинено только образно-эмоциональному развитию,  раскрытию всех особенностей  гармонического, фактурного, стилевого, фразировочного, динамического звучания.  Звуки начинали светиться, приобретая разную, в зависимости от образности, окраску. Фактура оживала, приобретая пространственно-красочное звучание. Это преображение было похоже на сказочное перевоплощение, и, казалось, оно происходило с нами, с его учениками. Но, конечно, этому способствовала и тщательная подготовительная работа, направленная на уяснение взаимосвязей между техникой звукоизвлечения и звучанием как таковым. Применялись специальные упражнения, которые укрепляли аппарат, освобождая от лишних движений и зажимов. Красовский доводил все до совершенства – играл ли он сам или показывал упражнения, или делал устные замечания, - все носило законченный характер, все доводилось до совершенства с изумительной точностью движений, звуковых воплощений, словесных характеристик. То есть его черновая работа, говоря словами известного киноперсонажа, «не имела ни одного узелка на обратной стороне вышивки». Только теперь понимаешь, какой колоссальный труд стоит за этим совершенством. Никогда не слышала грязных, случайных нот в его игре или исправленных, уточненных слов или фраз в его речи. Все носило точный, определенный смысл и настолько поражало совершенством, что не допускало в сознании двусмысленности. Это была отточенная методика, напоминавшая восточную: богатую по содержанию и сдержанную в проявлениях.

Красовский целенаправленно добивался аскетизма в движениях, дабы выявить красоту и глубину в звучании. Часто приводил в пример японскую школу игры, где движения скупы, а проявления чувств «читаются» только в звучании и по блеску глаз. Мы, погружаясь в элементы этой методики, безоговорочно верили в ее силу, так как чувствовали, слышали и ощущали на себе замечательный результат ее воздействия. Но это не была авторитарная методика, так как Красовский любил полемику по поводу трактовок, часто вызывал на идеологический разговор, любил альтернативные мнения и решения, умел прислушиваться и принимать сторону оппонента, с радостью оттачивая и направляя в нужное русло все позитивное. Но всегда это было в меру и всегда к месту. В основном, его уроки – напряженный неустанный труд, который приносил радость познания. Мы, его ученики, каждый раз удивлялись тому глубокому погружению в урок, когда не слышишь никаких посторонних звуков за окном, за стеной, за дверью. Муха пролетит - не заметишь. Перед тем, как войти в класс, каждый из нас испытывал волнение, как перед концертом. Но, войдя в класс, все снимало как рукой. В классе царила очищающая аура. Он очень ясно выражался и умел находить точные образы и сравнения. Его самая сильная сторона – это наполнение содержанием отдельно взятого звука (семантика звука). Он не терпел расхлябанности, распущенности в любой форме, будь то поведенческая или исполнительская, будучи сам примером очень организованного, подтянутого, собранного человека, изучившего не одну культуру. Он позаимствовал элементы различных культур, с блеском используя в своей педагогической методике. Например, он прекрасно владел оригинальными дыхательными упражнениями, искусством самовнушения, в совершенстве владел психологическими приемами воздействия на личность. Это был тонкий психолог с блестящими практическими результатами. Но эти результаты были не мгновенными, а нацеленными на долгосрочный период. Возможно, окружающим не были так заметны те преображения, которые происходили с теми или иными студентами, но сам обучающийся ощущал, что он преобразился и притом очень существенно, не только в плане игры, но и в плане внутренней организации.

Буквально каждый урок, каждое общение врезалось в память и оставляло глубокий след. Учиться было у него нелегко, трудно, но этот труд окрылял, придавал силу и внутреннюю уверенность. Хосроев Т., Тургиева Н., Манина О., Басиева О., Попова Т., Зарубина Н., Киор-Оглы М. и другие имели счастье у него учиться. Юлиан Евгеньевич закончил Ленинградскую консерваторию по классу фортепиано, последователь школы Голубовской. Работал в Кемеровском музыкальном училище (сейчас колледже). А в 70-х гг. переехал во Владикавказ. ВУИ в тот период являлось культурным центром республики со сложившимися исполнительскими традициями. Красовский рекомендовал своим студентам смотреть в то время научно-популярные фильмы, к примеру, «Воспоминания о будущем», потом комментировал в очень краткой форме, тем самым расширяя кругозор учащихся,  вовлекая их в проблемы не только узкие, но и общечеловеческие. В то время эти темы были закрыты и представляли некоторую тайну и даже какое-то недоверие. Мнение такого авторитета как Красовский не оставляло неверию места и не оставляло места сомнению. К сожалению, я встретила очень хорошие отзывы, но не встретила о нем статей, как о педагоге, думаю, это объясняется тем, что он настолько масштабная личность, что описать словами, это значит обеднить содержательность, нарушить цельность восприятия этой личности. Уже прошло много времени и теперь можно с уверенностью сказать, что этот человек обладал интеллектом ученого, исследователя, неравнодушного к происходящему. Его игра тоже отличалась необычайной точностью и лаконичностью средств выразительности. В то же время она была достаточно глубокой и заставляла и чувствовать, и размышлять. Таким образом, и по эмоциональному накалу, и по интеллектуальному его игра представляла собой в этом смысле органичное целое.

Игра его была достаточно сдержанной, энергетически спрессованной, но казалось, что вот-вот вырвется колоссальная энергия из-под его пальцев.
У него был к каждому учащемуся свой особый индивидуальный подход, который учитывал не только психологию индивидуума, но и его мировоззренческие взгляды. Воздействие Красовского на учащегося происходило не напрямую. Он с уважением относился к любому мировоззрению, но не поощрял двуличия, ценил искренность.
Ни с одним учеником он не вел урок одинаково. Красовский любил работать по схеме от частного к общему. На примере одного или двух тактов или одной строчки произведения он мог раскрыть концепцию всего произведения, вложив в эти короткие отрезки понятия о стиле, характере звука, манере интонирования, работе над аппликатурными принципами. Такая работа давала колоссальную информацию, которая, в свою очередь, давала богатую пищу для домашних занятий, что, даже приходя на следующий урок, ты чувствовал, что мог бы сделать еще и еще самостоятельно, но на  реализацию полученного на уроке объема информации не хватало времени. Серьезную работу проводил Красовский, воспитывая слуховое внимание учащегося-студента. В этом отношении семантика звука играла огромную роль, которая была тесно связана с особенностями звукоизвлечения того или иного произведения, и каждому произведению требовалось особое звукоизвлечение, и с ним мы искали характерное звучание и интонирование  произведения в зависимости от стиля. Это понятие «семантика звука» вбирало в себя очень многое: от характера прикосновения до анализа эпохи и особенности интонирования, то есть в каких соотношениях звуки находились между собой. Весь урок проходил на колоссальном слуховом напряжении, т.е. не было взято ни одной ноты просто так. Все звуковые представления обязательно связывались с культурой движения. Эта работа проводилась очень серьезно: помимо упражнений на инструменте, вводились упражнения вне инструмента, которые были также подобраны очень тщательно и очень уместно. Например, упражнения на укрепление кончиков пальцев, упражнения на дыхание, которые он обязательно связывал с музыкой, т.е. учил умению связывать физиологическое дыхание с дыханием в произведении. Очень важный момент – вводилось много мыслительных упражнений, связанных с мысленным представлением о том или ином разучиваемом движении, который давал колоссальный результат. Кроме того, у Красовского были упражнения для быстрого разогрева рук без игры перед концертным выступлением – это тоже было проблемой. Затем, психологический настрой перед экзаменом: не разрешал ни в коем случае принимать транквилизаторы, постоянно повторял, что только собственная сила воли может по-настоящему воспитать сценическое чувство. Но самое главное, каждый учащийся чувствовал, что этот педагог отдает себя всего без остатка. Не было ни одного халтурного урока.

Казалось, что педагог не знает усталости, несмотря на достаточно кропотливый и упорный труд. Наоборот, у него было огромное желание научить другого человека, какая-то страсть к обучению, и это каждый чувствовал и был ему очень благодарен.  Если анализировать, что являлось движущей силой – не только любовь к музыке, но, прежде всего, вера в истину тех принципов, которые он провозглашал. А студенты были для него как книги, которые он легко не только читал, но и приглашал к творческой полемике. Его методика преподавания от маленькой семантической единицы тянула последовательную ниточку преобразования всей сущности человека. У студента возникала потребность изменить не только свою игру, но и общую культуру: мы стали читать методическую литературу, смотреть документальные фильмы, изучать и заниматься йогой и т.д. Он любил задавать на уроке каверзные вопросы в самый неожиданный момент, заставляя таким образом думать. И если учащийся не мог ответить сразу на этот вопрос, он говорил: «Я выйду в коридор, а ты подумай несколько минут». Например, он мог задать такой вопрос: «Что испытывают актеры, играющие на сцене веселящуюся компанию?», «Сколько погибло человек в ВОВ?». И если он не получал ответа, то очень сердился. Эта тема для него была очень важной. Это был своеобразный коллоквиум. Но самое интересное, что урок проходил очень напряженно и был наполнен новой ценнейшей информацией. Каждый урок был своеобразным и не повторял предыдущий. Очень высокие требования были к домашней работе. Не подготовиться и прийти на урок – это было просто невозможно, так как внутренняя высокая планка, которая задавалась на уроке, категорически не позволяла расслабляться. В то же время приветствовался творческий подход. Косвенным образом мы узнавали о том, что наш педагог, следовал принципам системы йогов не только в физическом и духовном совершенстве, но и в культуре потребления питания. Он был приверженцем вегетарианства. Он рекомендовал это коллегам по работе как рецепт здорового образа жизни. В 70-е годы это воспринималось как новаторство, которое стало особенно актуальным в наше время.

И это все гармонично встраивалось в общую систему его ценностей. Здоровьесберегающая составляющая, актуальная в современной педагогики, лежала в основе не только его педагогической системы, но и еще в те годы была одной из главных составляющих его жизненных ценностей. В этом человеке сочетался житейский ум с умом ученого.  Красовский очень ценил в студентах способность мыслить. Он это ценил, возможно, даже больше, чем остальные способности. Он говорил: «Если перефразировать известную всем фразу «дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир», - то получится следующее: «Дайте мне хорошую голову (подразумевая студента), и я из него сделаю музыканта». Чувствуется, что его воспитала исконная, первой волны интеллигентная среда с очень глубокими корнями, в своих лучших традициях, о чем свидетельствует следующая фраза. Сейчас это, возможно, звучит старомодно, но он говорил, что если передо мной будет лежать кусок золота, но я буду знать, что он не мой, я его никогда и ни за что не возьму. Эта была органичная, стремящаяся к совершенству личность, достигшая очень многого в своей разносторонней деятельности. Суммируя все постулаты, которые вкладывал в своих учеников преподаватель Красовский, он учил человечности и человеческим проявлениям не только в быту, но и через исполнительскую культуру.

В нем не было ложной педагогической значимости. Когда мы со студентами встречали его на улице, он первым мог помахать нам рукой в знак приветствия, блеснув веселым взглядом. Он всегда был в очень хорошей исполнительской форме, и его игра на сцене доставляла истинное удовольствие, и мы с учащимися часто прогуливались мимо его окон, чтобы прослушать его домашние репетиции. Запомнился романс «Средь шумного бала» Чайковского. Казалось, что и дома он играет как на сцене, без многократных изнуряющих повторений.
Его уроки создавали ощущение праздника. Все, кто у него учился, вспоминают о нем как о педагоге, несущем свет.

Первый урок я запомнила, интуитивно почувствовав мощный заряд, проникавший в сознание и очищающий его. Первые октавы (звуки) до # минор прелюдии Рахманинова, создающие звучание колоколов, которые я пыталась взять глубоко, весовым ощущением, прилагая весовое усилие, было встречено удивлением и сожалением от того, что я трачу так много усилий, когда совершенно противоположным приемом (отталкиваясь энергией на кончики пальцев) можно достичь еще большего колокольного эффекта и настоящего звонкого форте. Он сел и сыграл это настолько эффектно, что у меня не осталось ни тени сомнения, как это надо играть. Уроки захватывали новизной, открытиями и путешествиями в бескрайний мир музыки. В то же время Красовский отличался высочайшей требовательностью и неуклонной последовательностью в выполнении музыкальных заданий. Титанический труд, но человека любящего свое дело, к которому он призывал и нас. Трудно сказать, являемся ли мы теми учениками, которые стали за короткие 3 года носителями его уникальной методики, но то, что каждый из нас ощутил ее благотворное  влияние в той или иной степени, несомненно. Были, видимо, и такие студенты, которым такая методика казалась слишком отягощенной, предпочитая более быстрый и легковерный подход к исполнительству. Но сколько яркой и емкой информации нес такой глубинный и комплексный подход! Игра становилась не красивой игрушкой в руках самовлюбленного дитяти, а бесконечным сверкающим космическим познанием. Красовский вложил любовь к музыке, жизнь заиграла другими красками, казалось, что ты набираешь какую-то неведомую силу, открываешь себя с разных сторон. Как такое удавалось сделать одному педагогу, остается непостижимой тайной. Когда мы изъявляли желание играть эффектные большие произведения, он любил полушутя полусерьезно повторять: «Научитесь играть «Сурка» Бетховена на легато без педали, затем беритесь за что-то более сложное». Конечно, я только позднее поняла, что это было сказано серьезно. Программу он давал несложную. Как мне казалось, я могла бы по своим техническим возможностям играть более виртуозные произведения. Любил давать Бетховена, Моцарта, Гайдна, Баха. Но избегал Шопена, Шуберта, Шумана, которыми соблазняли студенты-исполнители из других классов. Это еще раз подчеркивало ту тщательную последовательность в работе, которой придерживался Красовский. Если в произведении меня захлестывали эмоции, и я с головой уходила в состояние бесконтрольных эффектов, то Красовский мог задать неожиданный вопрос, который, казалось, выпадал из контекста урока.

Красовский не находил даже (так как в его речевых интонациях не было мучительных исканий), а являл словесно и блестяще подтверждал звукоизобразительно удивительно-точные звуковые характеристики, которые активизировали на подсознательном, а затем и сознательном уровне
 дополнительную умственную и эстетическую деятельность. Невозможно даже сравнить с кем-то из известных преподавателей Красовского, так как это была оригинальнейшая, неповторимая личность, соединившая воедино самые невероятные интересы и направления. Это был аристократ духа, я бы сказала богатырского духа, но сдержанного европейским воспитанием.
Красовский любил поиграть в шахматы. Это тоже не было удивительным, но раскрывало еще одну грань его всеядности. Мышление у него было развито, как у шахматиста, длинное и перспективное.  Если бы он вел учащихся с первых шагов обучения, то они все бы стали содержательными исполнителями. Они бы успешно открывали миру тайну его очарования.
Красовский приучал нас к такой дисциплине, которая сказывалась и на расстоянии. Перед тем, как зайти в класс, мы уже волновались как перед концертом, несмотря на то, что домашнее задание выполнялось с удовольствием, а точнее сказать с пристрастием, с широкой амплитудой от радости до отчаяния, если что-то не получалось. Но как только входишь в класс как в инопланетный корабль, где все тревоги оставались позади, а впереди – масса нового. Само присутствие Красовского излучало светлую очищающую силу, а когда начинаешь играть, то и вовсе забываешь обо всем, кроме музыки и тех требований, которые тебе предъявляются. Казалось, ты идешь и идешь в какую-то новую страну, где тебя с нетерпением ждут  и ждут необъяснимые открытия. Казалось, Красовский так преподносил отношение к звуковым краскам, что даже через один звук, как сквозь маленькое невидимое ушко, ты можешь войти в виде невидимого  эфирного или расплавленного тела в новый блистательный мир и, заглянув в него и увидев его красоту, вернуться в этот мир с необъяснимым желанием соединить его с тем прекрасным миром.

Казалось, что Красовский владел какими-то новыми технологиями обучения, нестандартными подходами к обучению. Ни открытые уроки, ни концертные исполнения не могли в полной мере передать масштабность личности Красовского, так как его методика была направлена не на сиюминутный результат, не на эффектные внешние приемы обучения и исполнения, а на долгосрочную перспективу, на глубинное преобразование личности (студента), на расцвечивание всех граней его возможностей, на новое самосознание, самообретение личности. Это была ни магия, ни волшебство, ни внушение, это была загадка чудесного преобразования не только сознания личности, но и видения окружающего мира. Надо было пройти эту школу, чтобы понять и почувствовать весь титанический объем работы, знаний и чувствований, отточенных на элементах восточной и европейской культурах. Мир наполнялся ярким светом, жизнь поворачивалась и сверкала новыми красками, гигантские внутренние возможности распирали от нового мироощущения  - все это есть результат грандиозного методического сплава, которым владел Красовский.  И это на себе испытали в той или иной мере все, кто имел счастье погрузиться в эту школу. Учиться было нелегко, но обучение проходило на подключении к космическим процессам.

Как правило, урок начинался с комплексного погружения в звуковую и образную стилистику. Как правило, Красовский долго не распространялся  об эпохе или стиле композитора, в крайнем случае давал рекомендации прочесть ту или иную литературу, дающую более развернутое представление о стиле или эпохе написания произведения. Все эти представления формировались двумя, тремя словесными замечаниями и очень тщательным звукопоследовательным погружением. Через очень мелкие интонационные подробности шаг за шагом, нота за нотой раскрывалась вся глубина и особенность звукового представления о стиле эпохи. Порой, не уходя дальше первоначальных тактов, шла такая глубинная «лабораторная» работа, в которой «выплавлялась» семантика ключевой формулы ко всему последующему звуко- и интонационно-стилистическому пониманию произведения. Такой работе «под микроскопической лупой» Красовский придавал огромное значение, через нее проходили все студенты. От семантики отдельно взятого звука к семантическому осмыслению всего произведения  - такой непростой путь познания предлагался студенту. Чуткая характеристика звука (его глубина, окраска, объемность), его сопряженные интонационные отношения воспитывали слуховую культуру, которая тесно связывалась с культурой движения, которой придавалось большое значение в комплексном соотношении. Минимум лишних движений, позиционная игра (которой придавалось огромное значение), глубокое весовое ощущение клавиатуры, ощущение как чутких кончиков пальцев (ощущение прорастающих «нервных окончаний»), обнаженный нерв кончика пальца, так и всей рукой «от лопаток». Лишние движения убирались до аскетизма: кисть – по горизонтали, чтобы не мешать работе пальцев. Красовский часто приводил в пример японскую школу игры на фортепиано, где все лишнее сводилось к минимуму. Эмоции проявлялись скорее через блеск глаз, нежели через движения корпуса или мимику лица. Огромное осмысленное значение придавалось паузам, как музыке тишины. Педаль очень тщательно выставлена, до скрупулезности. Наверное, так работают японцы – точно, емко, скрупулезно. Но Красовского при этом отличала европейская широта культурного охвата явлений и русская красочная эмоциональность. Все пропущено, прежде всего, через себя. Хочется сказать, что одной из тайн его методики являлся личный пример. Поражала необычайная требовательность к самому себе, он никогда не требовал того, чего не умел сам. Он не призывал активно читать, но неожиданные вопросы и недовольство ответом заставляли нас самих бежать в библиотеку, искать ответы на вопросы. Он никогда не призывал заниматься йогой, но соблазн после его показа некоторых элементов дыхательной системы или владение искусством самообладания, самовнушения, специальные умственные упражнения, необходимые особенно в концертном исполнении, также вызывали активный интерес к изучению системы йогов. Система Красовского была так выстроена, что, казалось, ты сам до всего дошел или можешь дойти. На определенном этапе казалось, что можно обойтись без педагога, так много полученной информации хватало на длительный период работы. Красовский так выстраивал обучение, что все, до чего ты доходил, казалось, было открыто самим тобой, и приходило чувство личной уверенности в своих силах. Казалось, ты рос самодостаточно, и педагог к этому не причастен.
Здоровью студентов уделял большое внимание.  Сам – физически развит, все упражнения доводил до совершенства. Незаметно, очень чутко направлял внимание на осанку, дыхание, корректировку эмоционального настроения, физические упражнения. Даже дружеское общение с преподавателем физкультуры Ангуладзе О. А. (партия в шахматы, теннис) являлось примером для студентов. Каждый шаг Красовского был эталоном для подражания. Ему хотелось подражать, у него хотелось учиться.

Основные качества личности Красовского: 1) дисциплинированность разума, эмоций, движений; 2) трудоспособность, как полное погружение в творчество; 3) чуткое отношение к здоровью, как воспитание здорового духа; 4) обучение творчеству – как самостоятельно приобретенному; 5) строгая последовательность в обучении; 6) мощный личный пример – все доводил до совершенства (поведение, требовательность, физическое, нравственное, эмоциональное развитие); 7) чуткое отношение к малейшим изменениям состояния студента; 8) обучение жизни через искусство – неразрывная связь со всеми внешними жизненными проявлениями («Искусство – живой организм, а не догма», - Ю. А. Красовский); 9) постоянный поиск, культивирование состояния радости творческих открытий; 10) обучение неразрывно связано с воспитанием, но воспитание, прежде всего, через личный пример; 11) владение различными методиками обучения (комплексное использование элементов различных педагогических технологий); 12) умение управлять собственным эмоциональным состоянием в условиях творческой деятельности. Красовский, обладая высоким уровнем развития собственной индивидуальности, личности понимал важность формирования и развития индивидуальности своих студентов, умел организовать и успешно осуществлять учебный процесс.   
Остается пожалеть современных студентов, на пути которых, вероятно, уже не встретится такой педагог, как Юлиан Евгеньевич Красовский, и перед ними мир не засверкает теми красками истины, которые были заложены создателем в самой идее мироздания. Но дай бог, чтобы все-таки встретился!